И вдруг заметила, что в дверях стоит Перри и улыбается. Уже одно его присутствие разрядило атмосферу.

— Ах вот ты где! Какая милая комнатка! Нет-нет, не говори мне! — Он приподнял руку. — Я знаю, это была твоя спальня, когда ты жила здесь, верно, Грейс? Ты сама выбрала обои, и цвет занавесок, и ковер. Я мог бы войти в такую комнату в любом месте нашего королевства и сразу, не задумываясь ни на секунду, сказал бы, что тут во всем чувствуется рука Грейс Лэмпмен. — Перри обратился к Этель: — Ну, скажите, что я ошибся и оказался в дураках.

Грейс с немалым удивлением увидела, что невестка улыбается.

— Нет, вы совершенно правы, — ответила та.

Перигрин рассмеялся и переступил порог.

— Настоящий сад в комнате. Наперекор английской погоде. Здесь ей просто показывают нос. Я шел предложить, чтобы ты, дорогая, велела перенести свои вещи ко мне, но теперь должен попросить, чтобы сюда принесли мои. Мы с Грейс привыкли спать в одной комнате, — обратился он к Этель. — Вы не против?

— Быть может, она против? — спустя несколько минут спросил Перри, когда они остались наедине. — Твоя невестка определенно покраснела и слишком поспешно удалилась. Но я бы чувствовал себя глупо, если бы каждую ночь пробирался к тебе словно вор. Пусть лучше знают, что мы спим вместе.

— Да, — согласилась Грейс, почему-то очень обрадованная.

— А ты не против, Грейс? — не отставал Перри. — Быть может, тебе приятно остаться одной в своей прежней комнате? Или необходимо побыть в одиночестве? Я ведь ужасный эгоист и думаю только о собственных удобствах.

— Нет, — твердо ответила Грейс. — Я предпочитаю, чтобы ты был здесь со мной, Перри. Он погладил ее по щеке.

— Все это тяжело для тебя, милая. Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? Но ты правильно сделала, что приехала. Твоя семья хочет, чтобы ты была здесь. Вероятно, ты слишком погружена в себя, чтобы заметить это. Я же смотрю на происходящее объективно. Это так, Грейс. Тебя любят. И я совершенно ясно вижу, как и ты хочешь быть с ними, потому что никогда не переставала любить их. Первые дни тебе будет нелегко, но надо заставить себя пройти через это. Так необходимо, так лучше для тебя.

Грейс порывисто поймала его руку и быстро поцеловала ее.

— Да, — сказала она. — Но мне жаль, что тебе приходится испытывать неловкость, Перри.

— Думаю, тебе время от времени нужна будет чья-то рука для поддержки или плечо, на котором можно выплакаться. — Эти слова он произнес, слегка посмеиваясь, как бы шутя, но смысл их был вполне серьезный, и Грейс понимала это. — Разумеется, ты справилась бы с этим и одна, поехав без меня. Но поскольку я здесь, пусть это будут моя рука и мое плечо, Грейс. К тому же должен сознаться, что мне очень любопытно узнать тех людей и те места, которые играли такую большую роль в твоей жизни до того, как мы познакомились… А сейчас я должен вернуться в свою гардеробную и побриться. Ведь нет ничего ужаснее ярости Перкинса, если он видит, что моя вода для бритья остывает.

Перри наклонился и чмокнул Грейс в щеку.

Грейс была удивлена и даже тронута, заметив, что Этель изо всех сил старается быть дружелюбной. Они вместе сидели за вышиванием, гуляли по оранжерее, присматривались в саду к пробивающимся росткам, которые вскоре должны были превратиться в цветущие нарциссы и тюльпаны.

— Я рада, что ты приехала, Грейс, — несколько раз сказала Этель. — После твоего отъезда словно туча нависла над отцом и Мартином. Оба никогда не упоминали ни о тебе, ни о Поле, но я-то хорошо знаю их, чтобы понимать причину умолчания. Это значило, что каждый из них глубоко страдает.

Грейс с любопытством присматривалась к своей невестке. Она никогда не любила Этель, вернее, никогда и не пыталась полюбить ее, потому что не хотела в доме появления еще одной молодой женщины. Она испытывала чувство ревности из-за того, что с рождением племянницы и племянника отец стал уделять меньше внимания ей самой. Разумеется, все последние пять лет, которые Грейс провела в доме — почти год беременности и четыре года жизни с Джереми, — Этель оставалась первой леди в семье, уважаемой и обласканной.

И невестка торжествовала. Это был настоящий триумф для нее самой и ее законных детей. Грейс ненавидела Этель. Теперь же убедилась, что она ничуть не хуже любого другого человека, к тому же знала и понимала своего мужа и своего свекра. Любила их. И теперь первой протягивала оливковую ветвь невестке, так скверно обходившейся с ней в течение нескольких лет.

— Я не сообщала о смерти Пола целых шесть недель, — вздохнула Грейс. — Не понимала, хотят ли они узнать об этом.

— Ты такая же упрямая и слепая, как все Ховарды, Грейс. Вы трое поразительно похожи друг на друга.

Только Пол был иным.

Грейс удивленно посмотрела невестке в глаза.

— Мартин плакал, — продолжала Этель. — Можешь себе представить, меня это просто напугало. Никогда не думала, что увижу, как муж плачет. И он все говорил и говорил о том, как высмеивал и обижал маленького Пола. Плакал о том, что позволил брату уехать и потом даже не пытался общаться с ним.

— Это Мартин надумал пригласить меня на Рождество?

— Это была моя идея, — сказала Этель, — но я знала, что он этого хочет, Грейс, и папа тоже, хотя ни тот ни другой не признались бы в этом и через тысячу лет. За двадцать лет замужества я отлично изучила обоих, уж поверь мне.

С братом Грейс разговаривала мало. Их отношения никогда не были особенно близкими. Мартин был старше ее на пять лет. Будучи в детстве несколько вялым, но трудолюбивым и усидчивым мальчиком, он прилагал все усилия, чтобы стать достойным старшим сыном своего отца. И видел, как его младшая сестра, своевольная, дерзкая, часто непослушная, завладела всей любовью отца, не прилагая никаких усилий к тому, чтобы эту любовь заслужить.

Они презирали друг друга, порой даже ненавидели. Но не искал ли каждый в другом хотя бы малейшего намека на желание сблизиться и полюбить? Грейс думала сейчас об этом. Странно было вернуться в родной дом и быть вовлеченной в отношения, которые она давно считала умершими, более объективно оценивая притом и свою семью, и то, как она вела себя в прошлом.

— Я видела новые ограды и участок, который осушен пять или шесть лет назад, — сказала она однажды брату после прогулки в экипаже. — Этель говорит, что имение сейчас процветает больше чем когда-либо. Ты много поработал, брат.

Мартин вгляделся в нее, словно пытаясь понять, нет ли в словах сестры скрытого сарказма.

— Да, пожалуй, это так, — сказал он. — Папа в последние годы утратил интерес к земле, а кроме меня, ею некому было заниматься.

— Ты отлично справился.

Грейс слегка коснулась кончиками пальцев его руки. Они редко прикасались друг к другу. Мартин неловко отдернул руку и снова взглянул на сестру.

— Известие о твоем замужестве поразило нас, — признался он. — Ты счастлива, Грейс?

— Да. Да, счастлива.

— Он моложе тебя, — отрывисто произнес Мартин.

— Да. На десять лет.

— На десять? — Мартин отвел взгляд в некотором смущении. — Что ж, главное, чтобы ты была счастлива.

Лорд Поли не часто выходил из своих покоев, но Грейс считала своим долгом навещать его дважды в день — одна после завтрака, а попозже вместе с Перигрином.

— Вот ты и дома, — повторял отец почти каждое утро.

— Да, отец. Я приехала домой. Погостить.

Однажды он вдруг спросил ее:

— Пол страдал? Или смерть была мгновенной?

— Мгновенной. Так считал врач. Одним ударом бык сломал ему шею. В Эбботсфорде Пола чтут как героя. Он спас жизнь сыну одного из работников графа Эмберли.

Отец хмыкнул и спустя несколько секунд негромко произнес:

— Безрассудный молодой глупец.

— Ему пришлось бы по душе такое определение, — мягко ответила Грейс. — Полу нравилось быть таким. Безрассудным во имя Христа, как сказал апостол Павел.

Отец хмыкнул еще раз, но не прибавил ни слова.

— Ты изменилась, — сказал он во время другого ее визита.